Если я когда-то умру, то из-за того, что захлебнусь, водой или эмоциями. По моему в целом малоподвижному лицу можно и не увидеть, как я внутренне переживаю шторм, но это не значит, что погода ясная.

Вот сейчас я стою и глажу фартуки. Набор механических действий: расправить изделие, загладить шов снизу, шов справа, шов слева, перевернуть, шов снизу, справа, слева, пройтись по карманам, сложить изделие. Из этих действий я осознаю первый нижний шов, и снова включаюсь, когда надо складывать, потому что путаюсь, в какую именно сторону это надо делать.

И пока руки заняты, мозг не задействован. Мозг задействован в том, чтобы находить причины нашей с ним никчемности. Но что-то новое в этом марафоне самоненависти придумать сложновато, поэтому он с легкостью возвращается к привычному эскапизму в тексты, которые я никогда не напишу.

Сегодня у мозга наконец появилась цель: через четыре часа я переодену футболку, приведу лицо в товарный вид и поеду брать интервью. Говорить с незнакомым мне человеком. Делать вид, что я стою чуть ближе с журналистской профессией, чем на расстоянии выпускного бала в католической школе.

Вот новый материал для никчемности: можно придумывать, какие вопросы задать, можно отыгрывать варианты диалогов, при которых все идет хорошо, два приятных друг другу умных собеседника болтают и пьют кофе. Но более вероятными кажутся те варианты диалогов, когда ничерта не хорошо. Когда я лажаю. Когда задаю «очевидные» вопросы, и она мне говорит «ну, милочка, так вы же не разбираетесь в теме». Когда я дико туплю и не могу разобрать собственные пометки в блокноте или не могу найти, с какой стороны включать диктофон. Когда я неосторожно спрашиваю что-то такое, после чего она отказывается со мной разговаривать. А потом я начинаю путаться в своих мыслях, забывать вопросы, которые только что придумала, думать, что надо составить план интервью, но фартуков так много; думать, что не стала вчера мыть голову – мне казалось, она вполне себе чистая, - и сегодня моя и так не особо опрятная прическа выглядит как кусок дерьма, думать, что мое лицо никакими средствами не привести в приличное состояние, и я действительно выгляжу как тупая ни в чем не разбирающаяся дура, кем я и являюсь, собственно.

И вот он, тот момент, когда мне хочется стать посреди комнаты, кричать и трясти руками стол, но я не одна в помещении. Поэтому я продолжаю работать: шов, шов, шов, перевернуть, шов, шов, шов, карманы. И молчать.

А когда фартуки заканчиваются, и я сажусь в свой угол, я физически не могу заставить себя взять в руки блокнот, осмысленно перечитать сохраненные статьи и сделать себе план. У меня трясутся руки и трясется сознание в истерике: я не могу просто сидеть и читать, я ничего не успеваю, ничего не могу запомнить, я должна работать, но я не могу.